Текст / контекст
Дилемма между текстом и контекстом, с акцентированной для истории философии опорой, на текст — это упрек, который ей вменяют все историки. Квентин Скиннер называет внимание к тексту при недостаточном исследовании контекста главным грехом истории философии. История философии (как исследования текстов философов прошлого) впадает в мифологизацию: историк философии (а не текст) является слишком активным игроком. В этом случае не историк философии идет за текстом, а текст выступает алиби историко-философской интерпретации. Следствия этого – ошибочные толкования отдельных положений, осовременивание философских идей, извращение концептов, ложные историко-философские систематизации: все, что гипостазирует или конструирует намерение автора. Однако контекстуальное исследование, обращающееся лишь к «фону» мысли, грешит превращением случайного в закономерное.
В рамках этой дилеммы ставится вопрос о том, возможна ли в принципе историко-философская реконструкция традиции прошлого и что есть традиция (есть ли она): может ли философ прошлого мыслить от имени традиции, формировать традицию, развивать ее идеи. Здесь ставится вопрос, могут ли post factum быть реконструированы идеи философа как философская система и обозначается проблемность истории философии как истории философских систем. Обе полярные стратегии ведут к грубым ошибкам, и выход состоит лишь в том, что научиться понимать границы принимаемой техники интерпретации.
Историчность / вне-историчность
Противоречие между историчностью философии и ее претензией на овладение истиной запускает самосознание истории философии во Франции, и наиболее последовательно она разработана М. Геру. Основная исследовательская перспектива для него – сопоставление и сведение истории и философии. История философии будет полезна и результативна, если «философ и историк чрезмерно не вредят друг другу».
Сложность в том, что историк философии одновременно и историк, и философ. Предмет истории философии как истории и как философии – доктрина. Она одновременно и объект исторического интереса, поскольку возникает в исторической преемственности и имеет предшественников и последователей, поскольку ее можно четко контекстуализировать в прошлом; и объект интереса философского и историко-философского, поскольку предстает «источником философской жизни», «стимулом для психологической и спекулятивной деятельности». В последнем случае имеет место ее осовременивание. Поэтому история философии должна быть движима философским интересом и, возвышаясь над обычной историей, открывать философские содержания, надстраивающиеся над историческими, которые способен схватить только философ.
Детальное обращение к предлагаемой Геру дианоматике показывает, что тот совмещает перспективы истории идей и новой интеллектуальной истории. Историческая составляющая истории философии предполагает адресацию к социально-историческому контексту возникновения доктрин, вскрытие линий преемственности, интеллектуальную контекстуализацию. Философская составляющая включает прояснение концептуального строя доктрины с связи с концептуальным строем предшествующих и последующих философских систем.
Проблема верификации
Проблема верификации в контексте работы историка философии наиболее последовательно ставится Р. Рорти. Обозревая многообразие историко-философских жанров (историческая и рациональная реконструкция, доксография и историко-философский нарратив), он подводит их к жанру интеллектуальной истории, который единственный мыслится им как тот, что дает возможность историку философии взглянуть на себя со стороны. Благодаря интеллектуальной истории история философии сходит с небес на землю: перестает быть историей великих философов, историей победителей, сближается с другими историями, начинает понимать вариативность своих критериев описания и историчность своих проблем. Для Рорти интеллектуальная история выступает почвой философской историографии, она есть поле методологического сомнения и самосознания историков философии по целому ряду причин. Понимание статуса истории философии, само трезвое историко-философское самосознание невозможно вне обращения к ней. Она, по глубокому убеждению Рорти, способствует сохранению специфической научности философии.